Инспектор ливней и снежных бурь - Генри Дэвид Торо

и того, чтобы культивировать каждый клочок земли: какая-то часть земли должна быть занята пашней, но большая часть – лугами и лесами, которые не только полезны нам сегодня, но готовят почву для отдаленного будущего: растущая на них трава, увядая, образует перегной.

Ребенок должен выучить не только те буквы, что изобрел Кадм. У испанцев есть хороший термин для выражения этого природного и смутного знания – Gramatica parda, то есть исконная грамматика, нечто вроде той мудрости, унаследованной от леопарда, о которой я уже говорил.

Мы слыхали об Обществе по распространению полезных знаний. Говорят, знание – сила, и прочее в том же духе. А мне кажется, есть необходимость создать Общество по распространению полезного невежества, которое мы назовем Прекрасным Знанием, то есть знанием, полезным в самом высоком смысле. Ибо что такое большая часть нашего так называемого знания, коим мы столь гордимся, как не самомнение? Мы считаем, что что-то знаем, и это лишает нас преимущества нашего фактического невежества. То, что мы называем знанием, зачастую является невежеством в полном смысле слова, в то время как невежество есть лишь отсутствие знания. В течение долгих лет упорного труда и чтения газет – ибо что такое наши библиотеки научного знания, как не собрание газетных подшивок? – человек накапливает огромное количество фактов, откладывая их в памяти. И вот, когда в одну из весен своей жизни ему случается забрести в Великие поля мысли, он, так сказать, пасется там на траве, подобно лошади, оставив свою упряжь в конюшне. Обществу по распространению полезных знаний я сказал бы так: попаситесь иногда на травке. Вы слишком долго питались сеном. Пришла весна, покрывшая землю зеленым ковром. Даже коров выгоняют на зеленые пастбища в конце мая. Правда, до меня дошло, что один ненормальный фермер круглый год держал корову в коровнике и кормил ее сеном. Так же и Общество по распространению полезных знаний часто содержит свой скот.

Человеческое невежество иногда не только полезно, но прекрасно, а так называемое знание зачастую бесполезно, если не сказать хуже. Кроме того, оно безобразно. С кем лучше иметь дело – с человеком, который ничего не знает о данном предмете и, что особенно редко, знает, что он ничего не знает, или с тем, кто действительно знает о нем нечто, но думает, что знает все?

Желание увеличить свои познания у меня возникает периодически, а мое желание окунуться с головой в сферы, незнакомые моим стопам, вечно и постоянно. Высшее, чего мы можем достигнуть, – — это не знание, а стремление к познанию. Я не думаю, что высшее знание сводится к чему-то более определенному, нежели необычное и прекрасное чувство удивления, которое мы испытываем, когда нам внезапно открывается недостаточность всего того, что мы доселе называли знанием, когда мы обнаруживаем, что и в небе, и в земле сокрыто больше, чем снится нашей мудрости. Знание есть озаренный солнечными лучами туман. Нельзя знать больше этого, так же как нельзя спокойно и не щурясь смотреть на солнце, ’lV ti nown, ou ceinon nohseV» – «Ты не поймешь этого так, как понимаешь частности», – говорили халдейские оракулы.

Есть что-то недостойное в том, чтобы добиваться принятия закона, которому можно было бы повиноваться. Мы можем изучать законы материи для собственной пользы и когда нам это удобно, но настоящая жизнь не знает закона. Вряд ли можно назвать счастливым открытие закона, связывающего нас там, где мы до сих пор считали себя несвязанными. Живи свободно, дитя тумана! В том, что касается знания, все мы – дети тумана. Человек, который осмеливается жить, ставит себя выше законов в силу своего родства с их творцом. «Тот долг побуждает нас к действию, – говорится в Вишну-Пуране, – который не является для нас оковами; лишь то является знанием, что служит нашему освобождению; все остальные обязанности приносят нам лишь усталость; все остальное знание – лишь ловкость лицедея».

Удивительно, как наши истории бедны событиями или кризисами, как мало тренирован наш ум, сколь беден наш жизненный опыт. Я готов поверить, что расту быстро и буйно, и пусть мой рост потревожит это серое спокойствие, пусть мне придется пробиваться сквозь долгие, темные, удушливые ночи и периоды отчаяния. Хорошо бы, чтобы жизнь наша была пусть даже божественной комедией, но только не жалким фарсом. По-видимому, Данте, Бэньян и другие тренировали свой ум гораздо больше, чем мы. Они испытывали воздействие такой культуры, о которой в наших местных школах и колледжах даже не подозревают. В жизни (да и в смерти) Магомета было гораздо больше смысла, чем обычно бывает в жизни многих из тех, кого имя его может привести в ярость.

В тех редких случаях, когда человека посещает мысль (предположим, он в это время идет вдоль насыпи железной дороги), он не слышит, как мимо него проносятся вагоны. Но скоро, согласно неумолимому закону, наша жизнь проходит, а вагоны возвращаются.

Ветер, который повсюду гуляет,

На бурной Лауре репейник склоняя, —

Странник, пришедший из горных ущелий, —

Что ж твоих песен не слышу уж я?

В то время как почти все люди ощущают силу, влекущую их в общество, мало кто испытывает сильную тягу к Природе. Мне представляется, что в отношении к Природе люди, несмотря на всю их культуру, большей частью стоят ниже животных. Их отношение к Природе, в отличие от животных, редко бывает прекрасным. Как мало мы ценим красоту пейзажа! Нам нужно напоминать, что греки называли мир словом Kosmos что значит «Красота», или «Порядок», но нам не совсем ясно, почему они так говорили. Мы в лучшем случае считаем это филологическим курьезом.

Что касается меня, полагаю, что по отношению к Природе я живу жизнью пограничной, где-то на окраине мира, в который я совершаю лишь случайные и короткие вылазки, и мой патриотизм и верность государству, на чью территорию я, кажется, отступаю, подобны приверженности к патриотизму разбойника шотландской границы. Я охотно последую за блуждающим огоньком через самые невообразимые топи и болота, чтобы вести жизнь, которую я называю естественной; но ни луна, ни светлячок не показали мне, где та гать, которая к ней ведет. Природа – существо столь универсальное и огромное, что нам не удалось еще полностью разглядеть ни одной ее черты. Когда гуляешь по знакомым полям, простирающимся вокруг моего родного городка, обнаруживаешь иногда, что забрел совсем не в те земли, которые описаны в документах на право владения, и чувствуешь, словно гуляешь в далеком поле, на границе реального Конкорда, где юрисдикция его кончается и где нам больше не приходит в голову мысль, на которую наводит слово Согласие1. Земли ферм, которые я сам обмерял, межевые столбы, которые установил, смутно выступают из тумана, и нет такого химического состава, который мог бы закрепить их образ; они исчезают с поверхности стекла, а под ним смутно проступает картина, нарисованная художником. Привычный, знакомый нам мир не оставляет следа, и мы не будем отмечать его годовщины.

1 Concord – согласие, гармония (англ.).

На днях я гулял в окрестностях фермы Сполдинга. Я видел, как садящееся солнце осветило впереди величественный сосновый лес. Его золотые лучи падали на просеки, как на покои какого-то великолепного чертога. У меня было такое чувство, словно некое удивительное и блестящее семейство из древнего рода поселилось там, в той части страны, которую мы называем Конкорд и которая неизвестна мне; слугой их было солнце – они не ходили в гости в поселок – и к ним никто не приходил в гости. Я видел их парк, площадку для игр там, за лесом, на клюквенном болоте, принадлежащем Сполдингу. Сосны, подрастая, служили им коньками крыши. Их дом был невидим для глаза, сквозь него росли деревья. До меня доносились звуки сдержанного веселья, а может быть, они мне только послышались. Солнечные лучи, казалось, служат им опорой. У них есть